Space: сто одна история Сюрреализма - Рим Дик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Люди в тот день приобрели суперсилы, способности, удивительные и могучие. Я обрёл способность умирать и возрождаться чем-то другим. Не важно кем я был — мой цикл жизни заканчивался на пятый день существования. Способность умирать и перерождаться, расти за пять дней от младенца до старика — вот моя участь. И только за пять дней я мог чего-либо достигнуть — иначе вся жизнь моя не имела смысла.
Во вселенной раньше такого не происходило — это был какой-то глюк, программный сбой. Боги не рассчитывали, что вирус сможет наделить их «куклы» способностями. Мы цепи цифр в компьютерной симуляции… байты, но байты не знающие, что они всего лишь информация на жестком диске. В нашем программном коде есть вся информация о том, что при порезе должна быть кровь, и наш мозг ассоциирует радугу из байтов, как струю крови, и как и весь другой мир, вне наших систем, пытается спасти жизнь и излечить человека.
Только один я, пиксель информации в корпусе компьютера бога, мог различить настоящую смерть — и только я один знал, что нахожусь внутри симуляции вселенной. Земля — одна из триллионов миров внутри жесткого диска. И однажды я переродился информацией — да, странно, что не камнем. Переродился информацией и вылетел из жесткого диска прямо в комнату создателя и попал в крохотный, крохотный мозг таракана и стал разумным, захватив его клетки. Впервые во вселенной таракан приобрёл силу человека — мышление.
Вы навряд ли знаете, каково это быть таким крохотным и, бежать одури во все лапы, чтобы не раздавили. Я сам узнал ровно в этот день — мои лапы такие маленькие, но такие юркие, дивно… однако, крики мои богу не слышны, почему бы… ведь рот у меня крохотнее самого крохотного существа. К тому же, в этом поганом рте не было языка. И стоило мне только узнать об этом, я спрыгивал с буханки хлеба и бежал в щель на стене квартиры бога. Желаний умереть у меня не возникало, но к сожалению… бегая среди пачок с крупами, на меня напал паук и сгрыз, байт вылетел из таракана и вселился в паука.
— Это чертовски вкусно! — знаете, раньше я ел хлебные крошки, но таракана я пробовал впервые. Нет… вообще что-либо в своей жизни; здесь не было симуляции вкуса, и всё было настоящим и живым. Вкус был чем-то похож на наш, только терпкий, сладостный и горестный, самое ни на что есть настоящее, а не его эмуляция.
В этом теле, как и говорил, прожил не малых пять дней, прячась и пытаясь выжить. В теле паука мне не суждено было стать кем-то величественным, разве что среди мух, которые перешептывались сидя на потолке, какой я коварный монстр — среди них я точно был популярен. На пятый день у меня случился сердечный приступ — я увидел другую паучиху. Никогда бы не подумал, что влюблюсь в паучка. И байт полетел из комнаты в открытую форточку и скитался по ветру два года, прилипая на стены, гуляя среди ивы, среди камней и грязи. Странно, что становился я только кем-то живым — наверняка эта способность на то и была рассчитана, чтобы я не жил как камень миллионы столетий. Так, в конце второго года — в теле живого и мёртвого, меня забросило в тело старика в больнице, через москитную сетку, мой байт подлетел к умирающему человеку и влетел в ноздрю. В миг, когда старик умер, очнулся я.
И суждено было мне прожить ровно пять дней. И я готов был отдать всю жизнь только ради того, чтобы найти создателя моего мира и спасти тех, кто остался взаперти этого злосчастного жесткого диска. Друзей, родных, людей…
Выдернув капельницу из руки, рухнул на пол. Начал ползти. Во рту что-то болталось. Это был мой язык — дряхлый, сухой, скомканный старческий язык. И я мог ими говорить. Только не знал как это делать. Раньше за меня говорила программа во мне — сейчас, я сам стал программой, но без знания такого сложного существа, как человек.
Двери открылись, и ко мне забежала какая-то девушка и схватив за руки, подняла и уложила на кровать. Из меня вылетело что-то из разряда говора курицы и рыбы.
— У вас был инсульт, третий. Ваш мозг повреждён. Вы всю оставшуюся жизнь будете лежать на постели.
«Что, опять?! Да чёрта с два я буду лежать! А ну пустите меня к моему создателю!» — крикнул я, и оглушил свой разум. Но ни единого слова из меня не вылетело. За последние три дня, я научился читать. Смотрел телевизор; научился открывать рот и размешивать слюни во рту. Будь я блендером, я бы стал самым лучшим блендером во всём белом свете!
Врачи не верили мне, что я смогу заговорить, ведь я молчал с самого рождения в этом никчёмном теле. А на пятый день я умер — столько вони палата больницы не знавала никогда, когда кишки этой старой губки расслабились. А ел я в этом теле, как в последний раз; как ни в себя.
Байт упал на простыню, смешался в дерьмом и я стал глистом. Какая никчёмная жизнь! Есть и существовать… я раньше никогда не пробовал дерьмо на вкус, но узнал, что и в ней есть что-то полезное. Со мной впервые заговорили не люди, а мне подобные — глисты. Они говорили не много, но часто.
— Вкусно.
— Приятного.
— Шевели хвостом.
А так как я имел разум и научился при жизни читать и говорить, я часто жаловался на них.
— Какой вы несёте смысл? В чём ваша задача жизни?
— Вкусно.
— Приятного.
— Шевели хвостом.
Пять дней, да это же целая бесконечность в этом отвратительном теле! Я хотел умереть быстро, и устроил голодовку, высох, побледнел, и сдох. Но на пятый день.
Следующий миг… отвратительный миг, но такой блаженный. Я — голубь. Никчёмный, тупой голубь — с языком, но это даже нельзя назвать языком. Высохшая палка, вывалившаяся сухая, мертвая гусеница из яблока — тонкий прутик. С таким языком можно разве
